2

    Лева Куцый

Лева жил на углу Ильинской и Саратовской улиц (Володарского и Луначарского). Как-то утром, осенью 1929 года, он вышел из своего дома и пошел на Троицкий рынок...
Дальше я предоставляю слово Петру Андреевичу Малиновкину. Иначе рассказ будет не столь колоритным...
«Дошел он до казначейства, где сейчас городской музей, глядит стоят санки, хорошие, (осень была ранняя и уже выпал снег), а в них вороной жеребчик. Из казначейства выходят двое, садятся в санки, бросают на сидение портфель и трогают.
Лева думает: – Катнусь.
Прицепился и стоит сзади.
Доехали до улицы Московской (Ленина) и магазина Давыдова, где находилась ЦРК (центральная райкооперация), вышли и пошли... А портфель оставили. Лева постоял, видит, никого нет, взял портфель и был таков.
Пошел он по улице Въезжей (Пугачева), дошел до Фокиных домов, забрался во флигель, открыл портфель и... ужаснулся.
Там было 4 пачки белых червонцев – 4000 рублей. Он рвет одну пачку и рассовывает деньги по карманам. Потом пришел в ночлежку, которая была в доме Камских на улице Архангельской (Коммунистической), а портфель «заначил» (спрятал). Смотрит, играют в карты. Он сел и говорит: - Сколько в банке? Бью по всем.
Все вытянулись и смотрят: - откуда у Левы Куцего деньги? Вытянули шеи, подошли.
Лева берет одну, вторую карту – перебор. Вынимает пачку  червонцев. Все снова: - Откуда? Думают: - Базарный день, наверное, какой-то крестьянин корову продал, а он «наколол» (украл деньги). Лева важно встал и перешел к другому кругу, где уже играли по более крупному, и говорит: - Дайте мне карты, сколько есть, бью по всем. Все опять поднялись, смотрят. Лева глянул на карты – 14 очков, взял 10, 24 – перебор... Стучит (закрываю банк)...
А там был мальчишка, лет 12-13, на посылке воров и жуликов. Пошлют его за хлебом, пивом, калачами... И мальчишка этот шепнул Леве про напарника: - Следи, он шельмует карты. Тот, что играл с Левой, услышал и мальчишке в зубы. И человек восемь детдомовских на него кинулись. Мальчишка упал, кричит. За него бросились знакомые жулики в драку...
А Женька Белов сидел в углу и играл в «стос» (с кем-то вдвоем) – бита, дана... бита, дана...  Кидает он карты и кричит: - Прекратить бойню! Где там... Он как кинулся, то этого, то этого, как даст, даст... только скулы трещат.
Левка в это время смотался. А два друга, у которых он «помыл» (украл) портфель, заявили в милицию. Те сразу нагрянули в ночлежку, в самый разгар драки, и всех арестовали.
Когда их перетасовали, кого с кем, повели в тюрьму, человек 17-20. Дошли до моста. А Григоров Валька, по кличке «Лысый», прыг с моста и хотел забежать в туннель*. Милиционер выстрелил ему прямо в голову и застрелил. Милиционер этот (Тимохин) остался, чтобы зафиксировать, что застрелил при побеге, пока придет прокурор. Остальных привели в тюрьму и рассовали кого куда. Кто имел приводы за хулиганство в одну камеру, остальных в другую.
Женька Белов попал с Петькой Цекурилиным, по кличке «Горчак», младшим братом Гришки. На станции была избушка, где они жили. Отец их был стрелочник и у него пять сыновей и одна дочь.
Судили их за подрыв экономики. Сортировали, кто уже сидел, кто дрался с ножами... Водили на следствие всех в наручниках. Был там Кириленок Сашка, сутулый, горбатенький, по кличке «Горбатый». Он получил 10 лет. Потом мне рассказывал, что в окно тюрьмы, которая была недалеко от его дома, каждый день смотрел, как мать утром корову выгоняла. «Горчака» потом расстреляли. Кольку «Сизаря» тоже расстреляли, и еще одного. Был такой лохматенький, но имя его не помню...
«Сизарю» Петьке дали 15 лет. Он отсидел на Колыме приемщиком золота. Вернулся, совсем не изменился, как не сидел».
Петр Андреевич задумался и, вспомнив вновь про Женьку Белова, с юношеским  задором воскликнул: - Как он бил всех, как кувалдой...
Сам Петр Андреевич там не был, а историю эту, со всеми подробностями, слышал от  Левы Куцего, который часто играл с ним в волейбол и хоккей, и не раз приходил и рассказывал ему об этом происшествии.
Удивительно, как сохранилось все это в каком-то уголке его памяти и всплыло, во всех деталях, разбуженное моим приходом.
Я, конечно, открыв рот, слушал о своем папе, жадно запоминая и записывая каждое слово, признаться, с глухой болью и  грустью, что не могу уже спросить ни о чем его самого. Насколько был бы богаче и красочней рассказ о его жизни. Но это была бы уже другая книга, которой, к сожалению, не суждено появиться.
Когда я рассказал сестре обо всех этих событиях, она вспомнила, что хорошо знала Леву Куцего. Фамилия его была Щегольков. Он жил в том же доме, где и она с мамой и бабушкой, в доме, о котором говорил и Петр Андреевич. Он и сегодня стоит на углу улиц Володарского и Луначарской (Саратовской и Ильинской), против особняка купца Авдеева, где разместился военкомат. Только раньше он был рубленный, деревянный, еще не обложенный кирпичом. Левка даже сватался к ее тете и хотел на ней жениться. Жил он с матерью Пелагеей и сестрой Александрой в квартире напротив и, конечно, был хорошо знаком с отцом. Он был высокий, бритый, компанейский, играл на гитаре, пел блатные песни. По словам сестры, все время сидел по тюрьмам и умер от чахотки. Последний раз он вернулся в 1947 году, как и отец...
Воспоминания Петра Андреевича подтвердили уже слышанное мной прежде от сестры, что отец сидел тогда ни за что, заступившись за кого-то, как, в общем-то, и оказалось. Да и сам Петр Андреевич, еще при первой встрече, говорил, что слышал тогда о том, что Женьку Белова посадили, и сидел он «ни за что», «по указу Калинина», когда стали проводить чистку и собирать весь «подозрительный элемент». Хотя, как известно, «ни за что» у нас не сажают. Правда, именно за это сидели тогда очень многие.
Он рассказывал, что «ни за что» сидел и Колька Ерема, и Шурка Назаров. Вспоминал, что как-то они обули корову в чулки и, не оставляя следов, довели до калитки. Бывало, уведут корову, достанут из печи горячий ржаной хлеб, оденут ей на рога (они станут мягче) и повернут их в другую сторону. Хозяйка кинется искать, а у коровы рога не такие.
Ерему Кольку потом выпустили.
Бедовые были ребята, - вспоминает Петр Андреевич:
– Сажнев Николай, отчаянный хулиган, служил в авиационных войсках. На войне ему дали «пешку», П-12, пикирующий бомбардировщик. Он колонну немцев разгонял, прямо по головам колесами. Но погиб, попав в сетку, которая была под током...
Был еще Чука Белов, мальчишка 14-15 лет. Он угнал лошадь и тоже сидел. Дали ему 10 лет. Он имел какое-то отношение к вашему папе, - рассказывал Петр Андреевич. – Видел, как он стоял с ним на углу Троицкой и Саратовской, где он жил, а потом они пошли во двор. Отчаянный он был. Его везде ищут, а он в милиции в конюшне на сене спит. Сутки не выходил. Судили тогда человек шесть мальчишек, показательным судом в театре. Я приходил туда и думал:
- Кого вы судите? Детей голодных. Не от хорошей жизни пошли воровать.
В городском архиве сохранилась опись дел народного суда г. Балашова за 1928-1931 годы. Это своеобразная летопись того времени. Многие имена остались только на этих пожелтевших страницах. Но, к сожалению, из 2345 дел сохранилось лишь 175. Остальные были уничтожены в 1942, 1949 и 1957 годах. По слухам, их сжигали мешками в топке 7 мельзавода. В графе, против фамилии обвиняемых,  стояла краткая запись – «выбыло».
С надеждой я листал ветхую опись, «пробегая» глазами имена, фамилии, статьи, даты... Все ближе была осень 1929 года. В редкий день не заводилось 2-3 дела. И, наконец, 12 ноября 1929 года, дело № 12106 «По обвинению Белова Евгения Васильевича и других, в числе 6 человек, по статье 74 и 2 УК (за хулиганство). В этот день было заведено более 15 дел и обвинялось по разным статьям более 30 человек.
День, когда Лева Куцый «помыл» портфель, обрел реальную дату. По календарю удалось определить, что 12 ноября был вторник. Возможно, их забрали в воскресенье, 10 ноября, в «базарный день», как вспоминал Петр Андреевич.
Следствие по обвинению Евгения Белова и «других в числе 6 человек» было закончено под Новый год, в воскресенье, 28 декабря. Все это время, вместе со всеми,  он находился в городской тюрьме, как и 14 декабря, когда ему исполнилось 19 лет. Дальнейшие события и приговор мне неизвестны.
Дело не сохранилось...

* Мост этот, по рассказам Петра Андреевича, находился на перекрестке с нынешней улицей Гагарина, на спуске, в сторону вокзала. На плане Балашова 1910 года здесь виден овраг, позже засыпанный.

Богадельня

В первый же выходной я отправился на городской рынок, надеясь встретить там старушек, которые могли бы рассказать о прежнем Балашове или помочь найти тех, кто что-либо помнил. Пройдя мимо старой водонапорной башни, я вышел на улицу, которая вела к базарной площади. Вдоль нее, прямо на земле, разместились торгующие разным товаром, в основном старьем и всякой скобяной мелочью, а с другой стороны тянулась стена украшенная ярким замысловатым граффити. Новое поколение заявляло о себе броской надписью - «Балашов 2003 год», утверждая себя, как и их далекие предшественники.
Базар был обычный, даже большой для такого города. У входа,  толпились менялы, дальше – лотки, павильоны...  Вокруг грязь. В общем, как и везде. Удивило, что дети продавали учебники, но здесь к этому, давно привыкли.
Надежды мои найти что-либо не оправдались. Я спрашивал у старушек о фотографиях дореволюционного Балашова, семейных альбомах, долгожителях... И только одна пожилая женщина подсказала, что ее сваха, Наташа, которой уже за 90 лет, живет на улице Коммунистической в доме №7,  рядом с 7 мельницей, там, где раньше была богадельня. У нее есть большая фотография Троицкого собора, да и помнит она о старой жизни много интересного.
Дом этот я нашел быстро. По какой-то иронии судьбы, это был тот самый дом, где в 20-е годы размещалась ночлежка и, где Лева Куцый проигрывал украденные деньги. Странное, конечно совпадение. Будто кто-то невидимый вел меня по старому Балашову, по пути поиска...
Дом вытянулся фасадом вдоль улицы. Занимали его несколько семей. Вход в нужную мне квартиру оказался в конце двора из маленькой пристройки. Хозяйка ее, Наталья Ивановна Бутенкова, родилась 29 августа 1911 года и была лишь на 8 месяцев младше моего отца.
Дверь открыл ее сын. Сама она сидела в маленькой комнате, худенькая, в пестром халатике, но бодрая и с хорошей памятью. Приняв меня за корреспондента газеты, она стала рассказывать о тяжелых условиях жизни в доме без удобств и ванной, и о своих проблемах, которые и правда вызывали участие и горькие мысли о нашем равнодушии к старикам, которых, перешагнувших девятый десяток, осталось не так уж много.*
Фотография Троицкого собора у нее и правда сохранилась, но была выцветшей, с пятнами от сырости и разводами. Тогда у меня еще не было других фотографий собора, которые я нашел позже, и Наталья Николаевна мне ее отдала, бережно вынув из рамы и смахнув пыль.
К сожалению, папу моего она не знала, да и в Балашов переехала уже перед войной. До этого жила в Залисянке, в 3 километрах от Самойловки. У ее деда, Матвея Беспалова, было трое сыновей и крепкое хозяйство – 12 лошадей и серый племенной жеребец в путах. Еще белые хотели его забрать. Деда раскулачили. Мать умерла в 1933 году от голода, а отец, Иван Матвеевич Беспалов, погиб в начале войны. В ее деревне и сегодня  есть «пруд Беспалова», который хранит в своем названии память про деда.
Она с удовольствием вспоминала частушки 30-х годов, которые напела мне еще звонким голосом:
«Активисты просят масла,
Трактористы молока,
А крестьяне отвечают –
Хрен сломался у быка».
А когда речь зашла про осиновые балки старого дома, я узнал, что осина не горит и оберегает от колдовства. И тут же зазвучало задорное четверостишье:
«Запалили мы осину,
Не горит без керосину,
Спичек надо без конца,
Гоп царица, гоп цаца».
Наталья Ивановна рассказала и мрачную историю этого дома, который до революции принадлежал богатому купцу Камскому. Мы как раз находились в комнате, где раньше, при прежних владельцах,  была спальня. (Возможно, тут и проходила игра в карты, когда Левка Куцый «помыл» портфель).  Здесь и произошли события, которые получили известность в Балашове и пересказываются в разных вариантах до сих пор. По одной версии, сюда ворвались красногвардейцы, по другой – бандиты.  Хозяев захватили врасплох, ночью. Начали пытать, требуя отдать деньги. Отрезали уши, носы и языки. Убили маленькую девочку. Забрали золото и всех зарубили – старика Камского, его жену, дочь и двух сыновей.  Уцелела лишь вторая дочь, которой не было тогда в городе. Позже она приезжала в Балашов.
История эта пересказывалась не раз, обрастая все новыми подробностями. Что здесь правда, что вымысел,  установить уже трудно.
И позже жителей не оставляли надежды найти спрятанные сокровища. Стены дома толстые, до 90 см, под ним подвалы, какие-то запутанные ходы с железными люками, как лабиринты. Сын Натальи Николаевны рассказывал, что еще мальчишкой лазил по этим ходам, привязанный на веревке, открывая железные дверки. А так же простукивали стены дома и поднимали полы в поисках золота.
Рядом, в то время, жил инвалид войны Воинов, у которого было пятеро детей, три мальчика и две девочки. С ними вместе, играя, облазили все чердаки и однажды случайно наткнулись в углу на какой-то сверток в голубой ткани, в котором  был осколок бомбы, набитый царскими ассигнациями. Они хорошо сохранились. Там оказалось 100 тысяч рублей. На старые деньги покупали у бабушек табак и леденцы. Рубли были похожи на послевоенные.
О Камском я прочел в одном из дореволюционных изданий, где оказалась и его фотография. Вот что о нем писалось еще при его жизни:  «Балашовский купец Дмитрий Павлович Камский уроженец г. Балашова, является крупным деятелем в торговом мире своего родного города. В настоящее время он состоит гласным городской думы и ктитором кладбищенской Успенской церкви. С 1894 по 1898 год он был Городским головой г. Балашова». («Галерея государственных, общественных и торгово-промышленных деятелей России». Издание в пользу  попечительных обществ, С.Петербург, 1916 г.).
Но в разных книгах по истории Балашова пишется, что погибли Камские в 1905 году. Не знаю насколько это верно.
О гибели Камских рассказывал и Петр Андреевич Малиновкин. Он говорил, что «старик и старуха Камские были убиты еще до революции. Бандиты взяли у них железный сейф и потащили в Туркину рощу, на берегу Туркина озера, но открыть не смогли. Утром его случайно нашли и заявили в полицию. А когда пришли к Камским домой, увидели, что они убиты и головы у них отрублены.

*    В следующий свой приезд в Балашов, придя в дом Камских, я узнал, что Наталья Ивановна Бутенкова получила квартиру, о которой давно мечтала, с ванной и со всеми удобствами, что было ей, конечно, крайне необходимо, и уже переехала на свое новое место жительства. Я мог только порадоваться за нее и пожелать ей  здоровья и долгих лет жизни.

Тетя Катя СССР

18 мая 1916 года дворянин Василий Михайлович  Дураков продал дворовое место на Преображенской улице – 45 Балашовскому мещанину Евгению Ивановичу Чичкину. В списке домовладельцев города Балашова, составленном в  1920 году, указано  несколько домов в этом районе на улице Преображенской принадлежавших Чичкиным  - Кириллу Ивановичу, Ивану Ивановичу, Евгению Ивановичу и их наследникам. По документам архива видно, что Чичкины занимались мелочной торговлей и имели лавки на Преображенской и Троицкой площади.
Петр Андреевич Малиновкин вспоминал, что по Преображенской улице, ныне Гагариной, по нечетной стороне, первый дом от угла М.Чечеринской улицы принадлежал рыбаку и матросу Иванову, во втором жил Бондаренко, бухгалтер, работавший на элеваторе, третий дом был Волкова, а четвертый, под №45, принадлежал Чичкину. Рассказывал, что когда он учился в 6 классе, им дали задание препарировать птиц. Вот он с мальчишками  и обратился к Чичкину, который жил от него по соседству через огород:
- Убей нам ворону или грача, изучать потроха.
Тот взял ружье и прицелился в птиц, которые сидели на высоком вязе. Первым выстрелом промазал, а вторым убил ворону. Счастливые ребятишки понесли ее в школу «анатомировать». Учительница по зоологии Евгения Малаховна  была молодая, «черненькая, веселая, симпатичная», только в 1916 году она закончила гимназию. Географию преподавала «тетя Катя СССР», а русский язык и литературу Вера Викторовна. Как-то Петр Андреевич списал из журнала стихи, которые ей понравились, и она оставила их себе на память. Директор школы Аметиров был известный языковед. Он даже написал книгу о русском языке, в которой утверждал, что русского мата нет, а все эти слова – сволочь, стерва  и т.д.  пришли к нам из татарского языка. Потом он стал доцентом в Тамбове и был награжден Сталиным Орденом Ленина.
В школе, о которой рассказывал Петр Андреевич, учился и мой отец. До революции в ней была женская гимназия.
А дом, построенный Чичкиным на «дворовом месте», купленном у дворянина Василия Михайловича Дуракова интересен для меня тем, что в нем, по словам сестры,  жил мой отец и его родители. Дом этот сохранился. Во время войны в него врезался самолет.  Летчики,  не долетев до аэродрома, хотели посадить его на дорогу, но зацепились крылом за столб. Самолет снес крышу и полдома. Два летчика  погибли. Многим жителям города памятно это событие.
К счастью, в доме в это время никого не было. Мои дедушка и бабушка находились во дворе, а отец... «в местах не столь отдаленных», в общем, далеко от Балашова. Позже дом отстроили и в разрушенной части, с окнами на  улицу, жили другие люди, а бабушка и дедушка занимали комнаты, выходившие окнами во двор.
Но по документам архива, в начале XX века Беловы среди владельцев дома не значатся. Не упоминается о них и в домовой книге, которая хранится у нынешних жильцов. Думаю, что они жили здесь лишь какое-то  время. Помню, по рассказам отца, что одна из его сестер была замужем за Чичкиным. Видимо поэтому, перед войной, его родители  перебрались сюда. В этот дом он и вернулся после освобождения осенью 1947 года, о чем вспоминала сестра. Но где же жила  его семья раньше? Пока это оставалось загадкой.  По воспоминаниям Петра Андреевича Малиновкина, мой отец жил на углу Троицкой и Саратовской улиц, где он видел его, разговаривающим с Чукой Беловым в 1929 году. Он считал, что семья Беловых арендовала один из домов в этом районе, конфискованный у прежних владельцев. Это мне еще предстояло выяснить...

Стенка на стенку

В книге «Балашов – уездный город» находим сведения о том, что среди первых поселенцев уезда были русские, украинцы, мордва, чуваши и представители других народностей. С XVII века край заселяется беглыми крестьянами из центральной России и казаками войска Донского. Совершали частые набеги татары, а в лесах скрывались разбойники, которые грабили купцов и богатых путешественников. По народному преданию, на горе Богатырке возле старейшего села Большой Карай, на Хопре находился сторожевой притон разбойников, а вблизи села Репное, на горе Крутица, проживал атаман шайки по прозвищу Кудеяр.
Заселение края русскими и украинцами завершилось лишь к концу XIX века. Каж дый народ приносил свои традиции, но, наверное, здесь, как и по всей России, кулачные бои были известны еще в далекие времена. Они заменяли возникшие позже соревнования и давали возможность проявить свою удаль и силу.
Исторически сложилось так, что Балашов был, как бы разделен на несколько районов – Бреевка, Брехаловка, Япония и т.д., между которыми и происходили частые драки и столкновения.  Это находило отражение и в местном «фольклоре». В памяти Петра Андреевича Малиновкина сохранилась и знаменитая «Бреевская», которую горланила по вечерам загулявшая молодежь, распугивая обывателей. Правда, не все в ней складно. Думаю, что существовал не один ее вариант, соответствующий каким-то обстоятельствам или реальным событиям. Как, например, этот:

Милая Бреевка – веселый городок.
На Малой Чечеринской  построил свой домок.
Проклятой Японии, проклятые жильцы,
Всю станцию разгромили и нефть развезли.
Меняли на картошку, меняли на муку,
Потом все гурьбою отправились в Чеку.

Без сомнения, стихотворные промахи компенсировались задорным исполнением горластых «духарей» и заливистой гармошкой.
В 1920-е годы с драками «стенка на стенку»  пытались бороться всеми возможными способами и в газете «Борьба» за 7 февраля 1924 года в статье «Долой кулачки» писалось:  «Вечером, особенно в праздничные дни, старые, малые, сошедшись «стенка на стенку», под воинственные крики, начинают с наслаждением избивать друг друга, стараясь ударить куда побольнее: под сердце, в грудь, в зубы...» Газета призывала: «Местные, партийные и комсомольские организации должны принять все меры, чтобы прекратить эти безобразные и бесчеловечные забавы. Меры эти – широко поставленная культурно-просветительская работа, чтение газет, лекции, спектакли...»
О драках «стенка на стенку», которые происходили в Балашове, рассказывал мне и отец, но, к сожалению, подробностей я не помню. И поэтому особенно ценны для меня воспоминания Петра Андреевича Малиновкина. Он вспоминал: «Дрались обычно ночью или вечером, особенно на бетонном мосту через Хопер, и присутствовать посторонним было рискованно. В разлив все собирались на мосту и как сцепятся – с Японскими, с Захоперскими (Красная слобода), Ерменишевские, Бреевские, Брехаловские... Драка начиналась с того, что по одному или по двое сходятся и, к примеру, говорят друг дружке:
- Я за тобой имею, падла... Ты когда отдашь?
- А ты помнишь, что мне проигрывал и просил простить, и ножом грозил? И по морде его. А за ними и шайки сцепились. И носы, и губы разбивали. Но дрались без ножей.
Мишка Гумен был вожаков и предводителем хулиганов одного из районов города, начиная от Архангельской улицы и до 7 мельницы. Ох, он и дрался. И коленками, и ногами, и увертывался... Крепкий был парень.
Запомнились еще Адаховские. Их было 6 братьев. Так Леню Адаховского скинули с моста в половодье. Он выплыл к берегу. А двое из них закончили потом Борисоглебскую школу и воевали летчиками.
Слышал, что как-то в разгар драки, Женька Белов побежал за Ворониным.* (Противников было больше). Воронин прибежал и давай лупить... Высокий был, лет 19. Тогда плохо жили – революция, гражданская война, голод... Но крепкие были».
                                                     ***
Драку на мосту разгоняла обычно конная милиция. Начальником ее был Перфилов. Все кидались врассыпную – эти туда, эти сюда... И друг другу: - Мы еще встретимся!

* В книге С.К.Назаровой «Балашов – улицы старого города» (2004 г.), сказано, что сразу за зданием городской управы (угол Троицкой и Хоперской улиц)  находился дом зерноторговца и скотопромышленника Ивана Ефимовича Воронина. Это в «двух шагах» от моста. Возможно, к его сыну и побежал Женька Белов за помощью в разгар драки.

Недоразумение

Как-то после обеда, ближе к вечеру, в конце мая 1930 года, рабочий Владимир Ефимович Калинин решил сходить на базар. По пути следования, в саду Нардома, он увидел гражданина Ивана Перфилова и еще двух «подобных ему» товарищей, которые распивали вино и сильно выражались «изыскано циничными словами». Потом они учинили между собой борьбу, которая перешла в драку, обратившую на себя внимание проходившей мимо публики.
Позже, уже в отделении милиции Владимир Ефимович Калинин, давая показания,  рассказывал, что Перфилов «выражался и в Бога, и в крест, и в мать на каждого проходящего мимо гражданина или гражданку». Пришлось прибегнуть к помощи милиции, после чего инцидент был ликвидирован. Но и по пути следования в отделение, Перфилов «крича во все горло, обкладывал всех циничными матом» и намеревался нанести Калинину «побои» бутылкой...
Дежуривший в этот день в отделении Федор Орлов, сообщал в своем рапорте начальнику окружной милиции: «Доношу до вашего сведения, что во время моего дежурства, часов в 7 вечера, ко мне в арестантское помещение был доставлен гражданин Перфилов в пьяном виде. Он был посажен в камеру, где вел себя вызывающе и ругался нецензурными словами».
Милиционер пытался усмирить разбушевавшегося хулигана и сделал ему «предупреждение», но Перфилов продолжал ругаться и поносить «весь милицейский состав», и милицию, называя ее полицией и жандармерией. В добавлению к этому, он ругался на Советскую власть. Мы, дескать, завоевали власть советов, а нас сажают. Какая же это власть. Это не власть, а угнетатели, «искривители» советской линии. К этому он добавлял «похабные и нецензурные слова» и вообще вел себя в камере вызывающе.

Суд над Перфиловым был не долгим. Дело его начато 21мая, а закончено уже 22-го. В обвинительном заключении было сказано, что Перфилов Иван Иванович, 32 лет, трижды судим за хулиганство, систематически при задержании «обличал всю милицию мерзкими словами и наносил разного рода угрозы, проклиная и всю Советскую власть».
Перфилов виновным себя не признал (подозреваю, что он и не помнил ничего о событиях происходивших   накануне), и пояснил, что он никаких хулиганских действий не учинял, а получило сь небольшое недоразумение. Невольно вспоминаются слова одного из героев Шукшина в  «Калине красной»: - Сколько же дают сейчас за недоразумение? Перфилову  дали три года ссылки в места, по указанию НКВД.
Наверное, сегодня с н им поступили бы более гуманно. Ведь критика Советской власти не может быть уже составом преступления, потому что ее просто нет. Но мог ли об этом знать хулиган Перфилов или рабочий Калинин и милиционер Федор Орлов... Да разве только они, а судьи, начальник окружной милиции, сотрудники НКВД, руководители государства и все жители этой необъятной страны, воевавшие за светлое будущее, строившие социализм, погибающие в застенках и лагерях, все, кто верил и ненавидел, все, кого уже нет...
   

Большой скачок

Утром 9 ноября 1928 года Ксения Владимировна Болдихина, которой было около 40 лет, проживающая по Рабочей улице в доме №65,  ввиду  своей болезни, решила сходить в рабочую амбулаторию, где пробыла до двух часов дня. Муж ее в это время находился в командировке от окружного исполкома, а дома оставалась дочь Валентина. Но около полудня ей понадобилось пойти за книгой к своей подруге Раисе Кулаковой, проживающей на углу улиц Дворянской и Ленина. Оставить дома было некого. Она заперла дверь на замок и пошла за книгой. Пробыла она у подруги недолго, с полчаса, и, вернувшись домой, не заметила ничего подозрительного. Замок был на месте, но, войдя в прихожую, она сразу увидела следы на полу, которые вели в столовую и спальню, а оттуда в зал, к сундуку...
Испугавшись, она выбежала в сени, где находилась уборная, и заметила, что дверь в уборную, которая была закрыта на крючок, когда она уходила к подруге, теперь заперта изнутри. Сбегав за Раисой Кулаковой, она стала смотреть, что было похищено. При поверхностном осмотре обнаружила, что пропали серебряные часы и... хромовые сапоги.
Вместе они сбегали за ее матерью, которая, так и не дождавшись своей очереди у врача, бросилась домой. А когда пришла, сразу открыла сундук и увидела, что пропали деньги, 179 рублей, которые лежали сверху в ридикюле.
Расспросив детей во дворе, они узнали, что в их отсутствие возле дома крутились два мальчика – Вишняков и... Белов.

Когда я нашел в архиве это дело, то решил, что «напал на след» Чуки Белова, однофамильца, а возможно и родственника, моего отца, о котором рассказывал  Петр Андреевич  Малиновкин. Звали его Борис Кириллович, было ему в 1928 году 13 лет, что соответствовало рассказу Петра Андреевича. А он видел его в 1929 году, четырнадцатилетним. Можно было с большой долей вероятности считать, что это именно он. Учитывая и то, что фамилия Белов в старом Балашове  встречалась очень редко.
Из документов следовало, что жил он на углу Степной улицы в доме 73/55, а отец его работал смазчиком на железной дороге. И Петр Андреевич вспоминал, что Чука жил на углу Степной и Архангельской улиц (Пушкина и Коммунистической).
Когда потерпевшие обратились в милицию, агент УРО Балашовского окружного исполкома Николай Лагутин пошел  к Вишнякову, который жил в том же доме 65 по Рабочей улице. Но отец сказал, что его уже 10 дней нет дома, и где он находится ему неизвестно. Лагутин отправился к Белову, но и его дома не оказалось. Тогда он пошел в кинотеатр, чтобы узнать, нет ли их в зале. Но, зайдя в фойе, где их не оказалось, он случайно услышал разговор двух неизвестных ему мальчишек, один из которых сказал, что его ждут Вишняков и Белов. Лагутин стал следить за ними и незаметно пошел следом по Въезжей улице. Недалеко от кинотеатра он увидел Вишнякова и Белова, но когда стал к ним подходить, Вишняков бросился во двор ближайшего дома. Белова ему удалось задержать и доставить в здание уголовного розыска. При обыске у него были обнаружены деньги, в сумме 95 рублей, и серебряные мужские  часы.
На допросе Борис Белов, уличенный в содеянном,  рассказал следователю:
- Сегодня, 9 ноября, я вместе с моим товарищем Вишняковым Александром был на Дворянской улице в доме, номер которого я не знаю, где мы смотрели чижей у какого-то  парня. Когда мы вышли на улицу, во двор, Вишняков заметил, что у гражданки Болдининой квартира заперта на замок. Он сказал, что они богато живут и предложил забраться в дом, на что я согласился. Подойдя ближе к дому, мы осмотрелись, откуда лучше начать. Сначала хотели оторвать доску от коридора, потом увидели ящик клозета и я сказал Вишнякову, что можно влезть в дыру клозета. Когда отодвинули ящик,  отверстие стало свободней и мне было уже легко пролезть. Я влез в клозет, а Вишняков остался на улице караулить. Тогда я прошел в квартиру и увидел хромовые сапоги, которые лежали в корзине. Я их взял, потом подошел к комоду, где лежали карманные серебряные часы и ключ. Часы я положил в карман, а ключом открыл сундук, в котором лежал ридикюль,  где были деньги свернутые в две трубочки.  Одну трубочку  я спрятал от Вишнякова в рукав своего пиджака, а вторую он взял потом себе.   
Часы остались у меня, о чем Вишняков знал, а сапоги мы зарыли под крыльцом дома, в который лазили.
Позже, когда с агентом УРО Лагутиным осматривали это место, сапог там не оказалось. Взятые в доме деньги Белов никуда не тратил и ничего не покупал. Его отпустили, после того, как он дал подписку о невыезде.
На следующем допросе, через несколько дней, Белов рассказал, что после кражи они пошли на Въезжую улицу и сели на лавочке недалеко от Совкино. К ним подошел один их товарищ, фамилию которого он не знал, по кличке Косой, который живет на Архангельской улице, против церкви. Они спросили его, не видел ли он Ваську Царька. Он сказал, что видел его сейчас возле Совкино. Тогда Вишняков сказал: - Позови его. И Косой пошел и привел Ваську. А вслед за Царьком шел какой-то неизвестный нам гражданин одетый в шинель. Мы подумали, что это милиционер и бросились в калитку  ближайшего дома. Вишняков убежал, а я вышел и меня этот гражданин привел в уголовный розыск.
В тот же день, когда его отпустили,  Белов встретил Вишнякова на Архангельской улице возле магазина ЦРК №4 и предложил ему разделить остальные деньги. Вишняков сказал, что часть денег он проел, и от 75 рублей у него осталось 52 рубля. Их разделили поровну. Каждому досталось по 25 рублей, а 2 рубля оставили, чтобы сходить в кино.
Читая дальше документы дела, я не раз вспоминал Петра Андреевича Малиновкина, который говорил, что воровали не от хорошей жизни. Жили бедно, голодали, а часто нечего было даже одеть.
На что же потратил Белов доставшиеся ему деньги?
Как он рассказывал, деньги  решил «истратить на себя». В понедельник  пошел на базар и купил себе на толкучке сапоги за 9 рублей 50 копеек. Там же  увидел своего старшего брата Василия, которому было 17 лет,  и предложил купить сапоги и ему. Василий согласился, и они нашли ему сапоги за 14 рублей. Потом вместе пошли домой. Брат сапоги стал носить, а Борис спрятал свои в спальне. И отец о его покупке ничего не знал.
Примерно также распорядился своими деньгами и Вишняков. Его задержали через неделю 16 ноября, во дворе его дома, когда он кормил гусей. При обыске у него ничего не нашли. Он признался, что на свои деньги купил себе сапоги за 19 рублей 47 копеек и стеганые штаны черного цвета за 4 рубля. Вещи эти были у него отобраны, как вещественные доказательства. Впрочем, также забрали все купленное и у Белова для возмещения нанесенного ими убытка.
В своих показаниях, Вишняков, которому было 16 лет, рассказывал, что когда он увидел закрытый на замок дом, сказал Белову, что тут есть «большой скачок», а Белов предложил: - Давай залезем. Сам он остался караулить в сарае. Белов, по его словам, лазил три раза, но сначала ничего не нашел.
Суд состоялся через несколько дней, 20 ноября. Вишнякову дали три года заключения в «институте социального перевоспитания» в Саратове. Но в «институт» Вишняков конечно не хотел, тем более перевоспитываться. Он подал кассационную жалобу, в которой писал, что за такое преступление полагается всего один год и просил «заменить меру пресечения на поручительство». В этом ему  отказали, но срок все же был сокращен до 6 месяцев.
Борис Белов, по малолетству, отделался, видимо, только внушением. В деле о нем сведений больше нет. «Большой скачок» не получился. Но свои десять лет, как вспоминал Петр Андреевич Малиновкин, он все же потом  отсидел.

Подпись автора

E-mail : sergejjpalchikv@yandex.ru
Моб. тел.: +79172128624

то фотография из книги В.В.Смотрова и О.В.Смотрова «Балашовское Прихоперье в годы гражданской войны (1918-1921)». Экспонируется она и в городском музее. На ней члены Укома (уездного комитета) РКП(б). Первый слева стоит Белов... За ним Авраменко, Шарапин, Яковлев, Лагуткин, Ращепкин, а сидят – Быстров, Васильев, А.Жагар, Черняк, Б.Рейнер и Г.Веденяпин. Снимок 1920 года.
Подтверждает это и документ из городского архива (Ф.39, оп.1, д, 136, л.147), опубликованный в книге «Балашов уездный город» (стр.158) изданной в 1997 году под редакцией В.В.Мещерякова и группы авторов.
В нем сказано, что 3 августа 1920 года «принято решение о распределении обязанностей среди членов УИКа: председатель – Жагар, зам. – Васильев, отдел управления – Черняк, для связи с укомпартом – Лиде, земотдел – Шарапин, отдел труда – Винокуров, секретарь УИКа – Лилиант,  военкомат – Габузов, уотнароб – Козьмин, юстиция Шеметов, комхоз – Романов, усовхоз Лагуткин, уотздрав – Рощепкин, редактор – Малинин, УФО – Елисеев, УСНХ – Белов...
Не все перечисленные лица находятся на фотографии из музея, но несомненно, что документ и снимок одного времени. Вот только, кто этот Белов? Можно предположить, что по типу лица, высокому лбу и прическе он имеет отношение к семье отца. Но для старшего брата, 1905 года рождения, не подходит по возрасту. Если это мой дедушка, 1880 г. рождения, то ему должно быть около 40 лет, что тоже вызывает сомнение. Может быть четвертый брат отца, о котором я ничего не знаю? Или это Дмитрий Прокопьевич Белов бывший член Городской Думы? Но и такая версия, судя по простой одежде, сомнительна. Остается еще отец Чуки Белова, который работал смазчиком на железной дороге. Но ответить на эти вопросы я мог бы, зная имя и отчество изображенного на снимке, которое, к сожалению, не известно...
О том, что Белов, на этой фотографии, имеет какое-то отношение к семье отца, подсказывает и стоящий рядом с ним Авраменко. Не тот ли это Абраменко, который был приглашен понятым вместе с Петром Беловым  при обыске в квартире Алексея Анщипина? Если предположить, что в «деле Негодяева» допущена ошибка и фамилия Авраменко написана через букву «б». Ведь уровень грамотности в то время был не очень высокий.
Так же и Лагуткин, стоящий вторым справа, мог быть Николаем Лагутиным. Агентом УРО (в 1928 г.), который задержал Вишнякова и Чуку Белова.
Но это, конечно, лишь предположение...   

Колька Король

Н.Ивановский в книге «Было, да быльем поросло...», от имени заключенного Дмитрия Бушуева, рассказывает о лагерных буднях, уже в послевоенные годы. Есть у него строчки, которые не могли меня не заинтересовать:
-  В нашей бригаде есть Колька Король. Судился по уголовщине, а сюда попал за анекдоты. Колька всегда и всем улыбается, заостренное лицо с цепкими глазками, опущенные веки, с крупными морщинами у рта, его старят, но стоит ему из своей непутевой жизни что-нибудь рассказать, как он молодеет и преображается:
- Так, значит, заходим мы в магазин мебельный, - Колька в нижней рубашке делает жест рукой, как бы поправляя на шее галстук, - нас четверо. Я подхожу к молоденькой продавщице с кудряшками. - Колька вскидывает гордо голову, похожую на дыню, и, полузакрыв глаза, говорит шепотом: - Королева! Когда у вас обед? - Через полчаса, король! Это наш пароль – «королева».  - А вы не продадите нам вон тот шкаф? У королевы волнующие бедра... - Колька оттягивает штанины ватных брюк в стороны, как юбку, изображая идущую королеву. - Она подходит к шкафу: «Этот?» - «Ну, да!» - разеваю я пасть. А в мою пасть только галушки класть. «А ключик не дашь? Посмотреть, что там внутри?» У королевы волнующие бедра... Приносит ключик. Открываю шкаф и говорю одному из наших: «Брысь!» Он быстро в шкаф, а я его будто на ключик... Подхожу к ней: «Спасибо, симпомпончик! Считайте, ваш шкаф - наш! После обеда заберем - наколите чек». Симпомпончик фиксой золотой сверкает, улыбается... Из магазина выходим втроем. Пасемся на перекрестке, ловим грузовую... Смотрю на свои швейцарские - пять минут осталось, а грузовой - ни одной! И вдруг подворачивается самосвал! Я - на подножку: «Слушай, кореш, выручай! Жена замуж выходит - подвези шкаф?!» Симпомпончик золотой фиксой сверкает, улыбается... Открывает двери. Вваливаемся. Ну, думаю, порядочек! За прилавком и в кассе - ни души! Жуют! Мы к шкафу - и на ключик и вместе с «живым трупом» его за борт самосвала... и ходу! Сижу в кабине. Из переулка в переулок ныряем... - Колька делает перед собой зигзагообразное движение рукой, как они ныряют. - Вдруг стучат по кабине. «Стой, паря, приехали», - говорю. Мои напарники выпрыгнули на тротуар. «Что, выгружать будя?» - спрашивает шофер. «Да нет, дуй домой», - говорю ему. – «А шкаф?» - «На память возьми, дарю тебе, я - король!» У шоферюги глаза навыкате... Мы идем по тротуару, а он сзади едет за нами и умоляет: «Братцы! Я в общаге живу. На черта лысого мне шкаф?» - «А мы на Волге живем, под лодкой», - травит один из нас, тот, что был в шкафу. Я вижу: шофер свирепеет... Мы в подворотню и проходным двором на другую улицу. Шофер как загудит... Остановились. За грудь держусь – «буксы горят». Спрашиваю у этого самого «брысь», сколько взял? Он вытаскивает гроши. «Что это?!» - кричу я. Деньги-то знакомые - все пятерки... Выходит, мы свои же свистнули! Я за живот и - гоготать. Кореша поотскакивали от меня, как бублики! Ну, думаю, поганка королева, не предупредила, что касса-то пустая... Потом встречался с ней на блатхате. Липла к одному фраеру. Все пела песенку: «Выпущу колечко или челочку, брови и ресницы подведу...» Спрашиваю ее, бухую, мол, что ты, такая-сякая? «Да пошли вы все на хутор бабочек ловить!» Фраер от нее уходил, вот она и злилась, - закончил Колька.
                                                      ***
Детских фотографий моего отца не сохранилось. Самый ранний снимок был сделан, когда ему исполнилось 16 лет. На нем он стоит, держа в руке книгу, вместе со своим другом Колькой Королем. На его лице еще нет отпечатка времени и в глазах  блуждают какие-то несбывшиеся мечты. Ведь будь все по-другому, и жизнь его могла сложиться иначе...
Найдя в Интернете книгу Н.Ивинского и прочтя о Кольке Короле, я, конечно, мог предположить, что он пишет о друге отца, зная, что у него было криминальное прошлое. Казалось, много было и похожего, если сравнивать с фотографией сделанной в 1926 году. Даже то, что в тексте упоминается Волга, а не Хопер, можно было как-то объяснить. Эти события могли происходить и в Саратове. Ведь я не знал, где он в те годы занимался своим «промыслом». Уж очень заманчиво было совпавшее сочетание имени и прозвища. Если только автор  книги не выдумал его, и образ этот вымышленный или собирательный...
С первых дней своего приезда в Балашов, я пытался найти хоть какие-то сведения о друге юности отца, возможно, родственников или потомков.  Но знал я о нем совсем немного. В общем-то, ничего. Ни отчества, ни фамилии... Не ясно было, от чего произошло это прозвище. Была ли его фамилия Король или Королев, давшая сокращенный вариант. А может быть вообще, эта кличка имела иное происхождение. Конечно, я просмотрел телефонный справочник. Но фамилии эти были не редкостью в городе. Пробовал  звонить по некоторым номерам, ходил по адресам, но, в общем-то, безуспешно. В архивных документах тоже не попадалось никаких сведений. Потеряв уже всякую надежду, решил обратиться в похоронное бюро, или, как это здесь называлось, «ритуальные услуги».  Находилось оно на берегу Хопра, за единственной в городе действующей церковью, переделанной, путем добавления куполов, из молельного дома баптистов. В конторе, которая размещалась на втором этаже  небольшого здания, посреди двора, мне сказали, что книги записей умерших находятся... в магазине, этажом ниже. Странно было, конечно, что столь важные документы хранятся  рядом с гробами и венками, подвергаясь разным случайностям. Но не мне было это решать. Главное, что за скромную плату я мог их пролистать.
Папа рассказывал, что когда последний раз, в 1959 году,  был в Балашове, разыскал Кольку Короля, но, зайдя в дом, не сразу его узнал. У окна сидел седой старик... А ведь ему тогда не было и пятидесяти. Так сказались на нем тюрьмы и лагеря, подорвав здоровье. А не виделись они, наверное, больше двадцати лет. Поэтому я и решил поискать сведения о нем в книге записей умерших, начиная с конца 1950-х годов, не надеясь найти его среди долгожителей.
    И вот мелькнула нужная запись, с уже знакомой фамилией: «Королев Николай Андреевич – 55 лет, умер 11 мая 1963 года». Умерший Королев был на два года старше отца, и утверждать, что я на верном пути было сложно. Это еще нужно было проверить. В книге был указан и его адрес, и место на кладбище. Правда, адрес был уж очень далеко от центра, в Козловке. Но возможно он жил там в последние годы у кого-то из родственников. Делать было нечего, и я сел на автобус, который, петляя и спускаясь в овраги, привез меня в Козловку, которая давно уже стала частью города. Мне нужно было найти улицу Северную и дом под №178, но это оказалось не просто. Улица, конечно, была, но нумерация на ней не раз менялась. Ее то переименовывали, (до1958 года она была Пролетарской), то соединяли с другой улицей, добавляя номера и начиная новый счет.
Наконец был найден предполагаемый дом, но женщина, занимавшая часть дома, и две  старушки, которые в нем жили, о таком соседе не слышали. Одна из них, которой было уже за восемьдесят, работала прежде на почте, но и она ничего не знала о Королеве. Не было о нем сведений и в домовой книге. Объяснить я это ничем не мог и, пройдя еще раз по улице,  так ничего и не выяснив, решил отказаться от безуспешных поисков.
Возвращался я пешком, спустившись к Хопру по Советской улице через овраг, заваленный мусором. Ближе к центру, на завалинке у дома увидел пожилого мужчину, к которому решил  обратиться с вопросом, да и просто поговорить...   Было ему за семьдесят. Он помнил многих жителей
старого Балашова и рассказал, что возле седьмой мельницы жил Юрка Король, который после войны сидел, за найденный у него наган и, вернувшись, вскоре умер от чахотки. Фамилия его была Королев, что подтверждало мою версию происхождения этого прозвища. Как  оказалось, встречается оно в Балашове и сегодня. Я, конечно, поспешил по

указанному им адресу, но без особого результата. Долго рассказывать, как я искал родственников этого Королева, встречался со многими людьми. И все же оказалось, что Юрка Король не имеет отношение к моим поискам.

Я ничего не знал о друге юности  отца. Он об этом никогда не рассказывал. Ясно было, что он отбывал наказание. Но дело его в архиве не оказалось. Наверное, там могли быть описаны какие-то эпизоды из его жизни.
Об одном случае рассказала мне младшая из сестер.  Мама ее, в то время уже знакомая с моим отцом, возвращалась поздно вечером  с работы и ее  остановили трое грабителей, и предложили снять пальто. А одевалась она хорошо. Но начиналась гроза, сверкнула молния и осветила лицо главаря шайки, и она его узнала. Смутившись, он приказал не трогать ее и отпустить.
Это был Колька Король.
                                                 
                                               ***
Я все же решил  сходить на  городское кладбище, которое находилось далеко за городом, не особенно надеясь, что там  могла сохраниться  фотография на памятнике, какая-то надпись,  да и сама могила.
Захоронения последних лет занимали среди старых надгробий  каждое свободное место. Их перестали делать  лишь недавно, когда под кладбище выделили рядом еще один участок. Несколько раз, проходя по ряду и сбиваясь со счета, я остановился перед небольшим возвышением с остатками сломанного креста. Надписи  на табличке не было видно. Ее несколько раз перекрашивали, и краска давно облупилась. Прежде чем уйти, я положил собранные по дороге полевые цветы на выжженный солнцем холмик.
Не знаю, была ли это могила человека, которого я искал...

Чибрики

Ярмарка в Балашове проходила два раза в год – Троицкая, 4 декабря, и Ильинская, 2 августа, которая продолжалась пять дней. На ярмарочной площади строились балаганы, устраивались карусели, показывали представления фокусники, и конечно в таком скоплении народа, приезжавшего из окрестных деревень, шныряли карманники, промышляли воры и надували простодушных обывателей аферисты. Газеты тех лет пестрят сообщениями о различных происшествиях.
Папа вспоминал, как мальчишками они крутили вручную карусель, чтобы потом бесплатно прокатиться, о различных аферах, «куклах» и тому подобном, когда доверчивый покупатель находил в свертке вместо купленных брюк, только  одну штанину и т.д.
Многие подробности  стерлись из моей памяти, поэтому воспоминания Петра Андреевича Малиновкина были бесценны для меня, тем более, что они касались и моего отца.
Петр Андреевич рассказывал, что в конце 20-х годов, когда ликвидировали частную торговлю, многие дети нэпманов остались без дела и промышляли воровством. Колька Афанасьев, у него была кличка Федор Иванович, (так звали его отца), стал карманником. Их раскулачили. До этого у них была лавочка со скобяным товаром. Он выходил на базар в большой рубахе, «толстовке», и из под полы лазил по карманам. Воровал, после ликвидации чайной торговли, и Колька Ерема. Потом начали лазить по домам. У кого курей утащат, у кого поросят... Жрать то хочется, - говорил Петр Андреевич, - а работы нет.
Тяжелое было время.
- Слышал, что и папа ваш с дружками лазили к Дедовым и в кладовой, во дворе, сбили замок и поджились окороками, колбасами, сырами. (Дом Дедова не сохранился. Его сломали и на этом месте построили многоэтажку по улице Гагарина).
Видимо об этом случае рассказывал мне и отец, говоря, что рядом, на улице, были дома нэпманов.          У одного колбасная торговля, у другого кондитерская... И они мальчишками как-то забрались в кладовую, где под потолком висели колбасы, окорока... но выглядело это, с его слов, как «шалость», будто лазили в чужой сад за яблоками. Да и Петр Андреевич, прежде не слышал, чтобы отец был замешан в какой-либо краже и вором его не считал.  Поэтому его и удивило, когда однажды на ярмарке он встретил Женьку Белова, говорившего с Шуркой Будариным, у которого была совсем другая репутация. Он «командовал» в районе сельхозтехникума, юго-восточных товарных лесных складов и чугунолитейного завода Назарова. Как-то он принес с ярмарки с десяток новых вил и граблей, которые видно украл в какой-то лавке, и всем предлагал у него купить. Петр Андреевич вспоминал:
- Была ярмарка, кажется Ильинская. Хожу по ярмарке, гляжу балаганы, «чибричная», где чибрики пекли,  (кусочки теста, раскатанные и жаренные в масле). А за столом ваш отец и Бударин Шурка, а вокруг «соперники» такого же возраста, с той и с другой стороны. Пьют пиво, едят чибрики. Думаю – «Енька с Будариным смахнулся».
                                                     
                                                           ***

Чибрики оказались вкусными и, по нашим временам, вполне доступными. Приехав домой, я решил их приготовить, тонко раскатав тесто, и получив ни с чем не сравнимое удовольствие, запивая купленным по этому поводу пивом.
Может и в Балашове они вновь появятся, как и много лет назад.

Кража со взломом

В 10 часов вечера 19 декабря 1927 года в Балашове из магазина «Санитария и гигиена» через разбитое стекло витрины были похищены разные галантерейные товары и фотографические аппараты, всего на сумму 52 рубля 26 копеек. В тот же вечер из склада столовой коллектива безработных, путем взлома трех висячих замков, были похищены несколько бутылок пива. А на другой день, 20 декабря, днем из киоска гражданина Голенкова были украдены деньги и две пачки карандашей. Через некоторое время у гражданина Н.,  неизвестные, проникнув в дом через разбитое стекло и взломав замок на сундуке, похитили 10 рублей и... перчатки. Вскоре было установлено, что все эти  кражи  были совершены группой подростков, возглавлял которую Шурка Бударин, о котором я уже знал из рассказов Петра Андреевича Малиновкина. Помните чибрики и встречу на Ильинской ярмарке? Поэтому меня и заинтересовали найденные в архиве документы.
Из следственного дела: «Бударин Александр Петрович – 16 лет. Постоянного адреса не имеет, определенной профессии не имеет, принадлежит к преступному миру, воровством занимается, как профессией. Общие приметы: рост 1м 67см, цвет волос русый, брови тоже, глаза темно-серые. Особых примет нет».
Дали Шурке тогда 6 месяцев. Отбыл он наказание или нет неизвестно. Вместе с ним были  задержаны Еремин Александр, Азовцев Николай, Шандыбин Григорий, Павлов Вячеслав и Толмачев Тимофей. Было еще несколько малолетних подростков. Возможно, они и сидели в чибричной, года через два после этих событий, когда их видел Петр Андреевич Малиновкин.
Курый

Колька Буренин, по кличке «Курый»,* работал весовщиком на мельнице. У него не было обеих рук, еще в детстве, шести лет, он попал под поезд.
Тогда были тяжелые годы, – рассказывал Петр Андреевич, - паровозы чистили топки на станции, а дети, как только они тронутся, бегут выбирать несгоревший уголь. Однажды шел поезд, а сбоку болталась проволока и зацепилась Кольке за одежду. Его перевернуло раза два и бросило под колеса. Поезд остановился, но ему отдавило обе руки. Кисти болтались, как плети и их отрезали.
Его отец, Семен Иванович, до революции был мелким торговцем, работал приказчиком, а позже завскладом в «Красном Октябре», было такое торговое предприятие. Заведующий его, Куничкин, подделал документы, что у Колькиного отца не хватает 87 тысяч и у него конфисковали и продали дом. Но поговаривали, что у Семена Ивановича было припрятано золото. Во время первой мировой войны он ездил в Камышин, где добывали соль, и возил в Москву продавать. На эти деньги он снова построил дом.
В лесу, за вокзалом, было одно место, которое облюбовала молодежь. Здесь купались в озере, а рядом на поляне играли в карты. И Колька Буренин проиграл только построенный новый дом. А ему шепнули про партнера: - Эй ты, ворон, он же шельмует. Колька, не раздумывая, схватил своими культями кирпич и сопернику по голове. И расколол ему череп. Все разбежались, а он завалил его сухой травой и ушел.
А через два – три дня  пришли опять на поляну играть в карты. Один из игроков смотрит, кто-то лежит в траве и  сапоги торчат. А ему говорят: - Да вытряхни его. Была такая шутка: - Ванька! Тулуп нашел. – В нем же человек. – Да вытряхни его.
Жил Колька на Нижне-Коммунистической. Сейчас это улица Ревякина, а раньше называлась Чечеринская. Там протекает река Чечера. Сидел он на Воркуте и был завскладом. Когда вернулся, рассказывал, что у него там работала жена Калинина.** Когда Калинин  умер, ее вызвали, приодели, сделали прическу и отправили на самолете в Москву на похороны. А через неделю вернули обратно. Сталин сказал: - Советские законы незыблемы, если дали 10 лет, сиди.

*Курый – каурый,   в старину это «светло гнедой», так говорили о  масти  лошади (сравните – белокурый). В этимологическом словаре есть еще одно объяснение – кауриться, значит мрачно смотреть, которое, наверное, больше подходит для объяснения клички Николая Буренина.
**Екатерина Ивановна Калинина, урожденная Лорберг, (1882-1960), была арестована 25 октября 1938 г. Осуждена на 15 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах. Находилась в Устьвымлаге НКВД. Лев Разгон, который встречался с ней в лагере в книге «Непридуманное» (библиотека «Огонька». 1988 г.) пишет: «Сидела она тяжело. У нее в формуляре была, чуть ли не половина уголовного кодекса, включая и самое страшное – статью 58-8 – террор. Формуляр ее был перекрещен, что означало – она никогда не может быть расконвоирована и должна использоваться только на общих тяжелых подконвойных работах». Он указывает и место ее заключения – лагерь Комендантский, вблизи поселка Вожаель (Коми ССР). Сюда приезжали к ней на свидание дочери и тогда ей выделяли в поселке комнату, обставляя ее мебелью и  коврами, и разрешали жить там 3 дня. Может быть, это и послужило основанием для легенды. О.В.Ивинская так же пишет в книге «В плену времени» (М.1992 г.): «В конце концов, не только я ... Даже законная жена «всесоюзного старосты» М.И.Калинина тоже сидела в лагере, и, как говорят, милостиво отпущенная на похороны мужа, была снова водворена за решетку». Но по официальным источникам  Екатерина Ивановна, которой было уже 63 года, была помилована Сталиным 11 июня 1945 года, как он и обещал Калинину, после Победы. Но этому предшествовали 2 ее письма, с просьбой о помиловании, признанием своей «вины» и раскаянием.   Жила она под Москвой у своей дочери, не появляясь в Кремле. Но, действительно, после смерти Калинина, в июле 1946 года, шла за его гробом... рядом со Сталиным. Эти фотографии были опубликованы в газетах,  что, видимо, и породило легенду,  рассказанную Курым, хотя не исключено, что он мог с ней встречаться в лагере, который был не так уж далеко от Воркуты.

Детприемник

В 1920-е годы в доме купца Богатырева находился детприемник, который доставлял много хлопот окрестным жителям. В этом районе опасно было появляться вечером, часто случались грабежи и драки с местными подростками. Петр Андреевич Малиновкин рассказывал, как его друг Колька Потловский однажды шел поздно вечером возле дома Богатырева и его остановила ватага из детприемника с известным у них вожаком по кличке «Москва». На окрик: «Стой!», он остановился. На нем  было приличное пальто, и вожак скомандовал: - Сымай пальто, а то пристрелю! Колька подчинился, а Москва, одев его пальто, кинул ему свое старое, видно снятое с кого-то раньше.
Чертыхаясь, Колька возвращался домой, говоря самому себе, больше для успокоения: - Завтра пойду к начальнику уголовного розыска. Пусть уберут  приемник.  Приходит домой, снимает пальто, а в кармане тысячи полторы денег. Видимо, перед ним кого-то ограбили и в спешке, главарь шайки про них забыл.

Петр Андреевич продолжал: - Колька Потловский был сильный парень. Я и спрашиваю его:  - Чего ж ты не кинулся на них? На что он ответил: - Куда там. Разорвут на куски .
Вспомнил он еще один случай. Шел как-то вечером Неудахин Михаил.  На него так же напали и приказали раздеваться, но он полез в карман пальто, а там был нюхательный табак и... в глаза им. Потом убежал.
Рассказывая об этом, Петр Андреевич как бы сочувствовал не только потерпевшим, но и грабителям. Он говорил: - они стали ворами, потому что жрать нечего было. Они бросали семьи, бежали из дома, их ловили и сажали в приемник. А когда его ликвидировали и их выселили, нашли на чердаке целый мешок облигаций  по 40-20 рублей.

Палач

Моему отцу было 9 лет, когда в Балашове 7 октября 1919 года проходил суд над командармом Ф.К.Мироновым. Правда, он об этом никогда не рассказывал. В книге «Миронов» из серии ЖЗЛ, ее автор Е.Ф. Лосев писал: «Живой свидетель – ординарец командарма, Иван Львович Миронов (его однофамилец) вспоминает о тех тревожно-страшных днях:
- О Балашове помню, как нынче это было... Сидел Миронов в одиночке. После суда Филипп Козьмич попросил стражу побыть со всеми вместе. Сидим, носы повесили... Тюрьма над Хопром. Ночь. «Когда расстреливают?» - «На рассвете». Полночь... Загремели засовы. «Кто Миронов?» - «Я». – «Выходи!» Повели Миронова. Сидим, слушаем, ждем выстрела...  Прошло, может быть, пять... десять... пятнадцать минут... Снова гремят засовы – входит Миронов, в руках какая-то бумага... помиловали...»Тогда его миновала пуля палача, чтобы настигнуть 2 апреля 1921 года. Только стрелял в него уже часовой с вышки, когда его вывели на прогулку во двор московской Бутырки.

Е.Ф. Лосев, написавший книгу о знаменитом командарме, возможно, никогда не был в Балашове и, наверное, по этому не верно расставил знаки препинания в воспоминаниях ординарца Миронова. Скорее всего, фразу - «Тюрьма над Хопром. Ночь», нужно читать иначе – «Тюрьма. Над Хопром ночь». Правда, другие авторы, пишущие о Балашове и не раз цитировавшие этот отрывок,  считают, что Лосев, видимо, ошибся, приняв за Хопер его приток Чечеру, который протекал вблизи тюрьмы, но высох уже в тридцатые годы.
Тюрьма находилась на окраине города. Ее большое серое здание мрачно возвышалось над одноэтажными постройками. Мне говорили, что за всю ее историю из нее никто еще не убегал. Рассказывали о толстых бетонных полах, страшных карцерах и коридорах...
Когда в 1970-е годы делали ее ремонт, пригласили специалистов из проектно-сметной конторы. Но женщин внутрь не пустили. В сопровождении двух милиционеров, мог пройти только начальник конторы Лев Павлович Будилович, который умер лет 10 назад. Он рассказывал одним моим знакомым, что вместе с милиционерами (или охранниками), ходил обмерял камеры. Говорил об очень жутком впечатлении от всего этого, о страшных одиночках  и подвалах, где был глухой коридор, в котором исполняли приговоры. Заводили обреченного в коридор, он шел впереди, а сзади палач стрелял неожиданно ему в затылок...
Знакомые рассказали мне, что палач, исполнявший приговоры, в начале 1980-х годов, жил с ними в одном подъезде. Никто не знал, чем он занимается. Уходил, как и все на работу и также возвращался домой. Страшный был человек, нелюдимый, неразговорчивый... Был он щупленький, в звании капитана и похож на Ежова. Часто избивал свою жену, издевался над ней. Жил в коммуналке, по соседству со старушкой, 1912 года рождения, которая давно уже умерла. Она и проговорилась, что его жена ей рассказывала, о том, что он палач, приводит в исполнение приговоры и избивает ее, зная все методы, чтобы не оставлять следов...
Потом он уехал из этого дома.

   Как-то вечером, я решился сходить к тюрьме, чтобы сделать фотографию для книги. Признаться жутковато было, когда  поднимался по улице, и до страшного здания оставалось лишь несколько метров. Это был необъяснимый  страх, который невольно испытываешь возле  забора с колючей проволокой. Я вышел на дорогу, которая отделяла старые жилые постройки от  тюрьмы. Наверное, это выглядело нелепо. Повернув направо, увидел группу офицеров внутренних войск, которые о чем-то говорили, видимо прощаясь после работы. Слева двое часовых солдат стояли у входа в серое здание. На меня никто не обратил внимания и,  потоптавшись, я повернул обратно. Зайдя за ближайший дом, я все же сделал фотографию «на память». И представил, как это все выглядит со стороны. Меня ведь могли  и задержать. Мало ли зачем, какой-то подозрительный субъект фотографирует тюрьму. Может быть для подготовки побега... Но, слава богу, все обошлось, и моя глупая затея не принесла мне неприятностей.
Возвращался я по улице, заросшей бурьяном,  которая спускалась к Хопру. Какие-то ребятишки палили костер, кто-то  пилил дрова за забором. Люди жили каждый своей жизнью, не обращая внимания на мрачное соседство. Человек ко всему привыкает...
По этой улице, 7 октября 1919 года, после приговора суда,  возвращался под конвоем  в камеру №19  Миронов. Вели когда-то по ней и ребят после драки в ночлежке. Шел среди них и мой отец. А здесь, в низине, где был раньше мост, лежал убитый милиционером Тимохиным при попытке бегства Григоров Валька по кличке Лысый, «ожидая» приезда прокурора...

Большой, как солнце...

В последний вечер я, наконец, выбрался в гости к своему племяннику, сыну сестры, который приглашал меня уже не раз. А теперь был и повод – утром я уезжал, и мы решили отметить отъезд. Жил он в новом доме с немыслимым количеством этажей, кажется на десятом. Пока готовили к столу, я вышел на балкон и впервые увидел город с высоты птичьего полета. Он необозримо простирался подо мной, до Хопра и дальше, сливаясь с лесными далями. «Большой, как солнце Балашов», как образно сказал о нем Борис Пастернак, прощался со мной, пытаясь предстать во всей красе.
А солнце опускалось все ниже, прячась в облаках. С неба срывались мелкие капли дождя, сверкая в золотистых лучах.
С восхищением и грустью смотрел я на эту исчезающую картину, которая таяла в серой дымке и опускалась в темноту, чтобы остаться в моей памяти навсегда...
Возвращались мы уже поздно вечером, по темной улице, где вросли в землю старые дома и мерещились какие-то тени. Казалось, что сейчас разорвет тишину задиристая гармошка и хриплый голос загорланит «Бреевскую». Вспомнились старые ступени к Хопру, аллея городского сада, Тишка Лопоухий, Лева Куцый, Горчак, Курый, Блоха, убийство Камских, чибрики, Фогель, развалины собора, драка на мосту, цветы на месте дома, где жил отец, его лицо на старой фотографии, красивое и волевое, в неполные девятнадцать лет, и слова, сказанные им когда-то: - Время было такое...
Об этом времени и о нем я и хотел рассказать.

                                                        ***

Утром я сел в поезд, простившись с близкими и с Балашовом. За окном мелькнул перрон и здание вокзала. Последнее, что я видел – была огромная серая глыба тюрьмы, в отдалении, на пригорке. Но и она вскоре исчезла за ближайшим холмом.
Я смотрел в мутное стекло, думая об отце и вспоминая все, что узнал за эти несколько дней, под нарастающий стук колес...

Подпись автора

E-mail : sergejjpalchikv@yandex.ru
Моб. тел.: +79172128624